Любимые города

Сейчас, когда многие россияне хорошо поколесили по свету, от некоторых можно услышать: «Мой любимый город – Барселона (Париж, Рим, Сингапур…)» Им можно было бы и поверить, если бы не ощущение какой-то невольной подмены понятий. Здесь за любовь явно принимается восхищение.

А мне кажется, что самый красивый – не обязательно самый любимый. Конечно, для тонких артистических натур красота может быть главным фактором в жизни, и тогда самый красивый и есть самый любимый. Но рискну предположить, что для большинства людей самый любимый город, это город, где они пережили какие-то глубоко запавшие в душу события. Ведь люди любят не только Петербург, Москву, Великий Новгород… Часто любят города детства, где что-то было в первый раз. Меня с детства интересует и увлекает Рио-де-Жанейро, который зовут «сидади-маравильозу» – город-чудо, но сказать, что я его люблю… Для меня любимый город – город детства Севастополь, хотя большую часть жизни провёл в Петербурге.

Когда мне было лет 9 — 10 я жил в Севастополе на улице Пирогова (в быту — Пироговка), заселённой в основном семьями флотских и армейских офицеров. А на противоположной от нас стороне широкой Загородной балки находилась гора Рудольфа или Матюшенко (в быту – Рудошка) — невысокая пологая возвышенность, сплошь застроенная лабиринтом узких улочек с частными домами.

Их жители перенесли немецкую оккупацию, многие погибли. Там жило множество пацанов, которых лишь с большой натяжкой можно было не считать беспризорными. Все они были неплохо организованы, а во главе их стоял некий Алибурхан – вероятно, татарин, как-то избежавший сталинской депортации.

Рудошки были грозой значительной части города. Они нередко устраивали набеги и на Пироговку для мелких грабежей. У нас в карманах часто водились какие-то деньжишки, которые мамы давали нам, скажем, на пирожок с горохом. Рудошки, видимо, тоже любили пирожки с горохом, но им родители (если они были) денег не давали.

Из-за особенностей географического положения Пироговки (сейчас – улица Льва Толстого) мы могли противостоять рудошкам только силами пацанов, живших в одном дворе — т.е. четырех трёхэтажных корпусов, расположенных в форме каре. Но в большинстве случаев сопротивление было невозможным. Рудошки неожиданно врывались во двор четырьмя толпами и сразу окружали нас. Обычно их было в три-четыре раза больше, чем нас.

Они сразу начинали «боговать» – издеваться, запугивать, провоцировать на драку… Но драки были редкими по причине их бессмысленности, и чаще всего стычка заканчивалась коронным требованием: «А ну, покажь карманы!» После этого из карманов исчезало всё, даже грязные носовые платки и не подходящие ни к чему старые пуговицы.

Но однажды нас предупредили, что рудошки грабят дальние дворы и вот-вот будут здесь, и мы решили дать им отпор. Вышли малочисленной толпой за пределы двора и развернулись цепью лицом туда, откуда ожидали нападения. Вскоре показалась гурьба рудошек. Увидев нас, они с удивлением остановились, но потом тоже рассыпались цепью, и началась перестрелка камнями. Какое-то время мы их сдерживали, но их было гораздо больше, и они обрушили на нас просто град камней. В конце концов, наша цепь попятилась, и все дали стрекача – прятаться по квартирам. Только я так увлёкся камнеметанием, что не заметил этого, пока не обратил внимания, что рудошки подошли уж слишком близко. Оглянулся, увидел сверкающие вдали пятки моих товарищей, повернулся спиной к нападавшим и тоже дал дёру. Но, отвернувшись от противника, я потерял возможность уворачиваться от камней и тут же получил камнем в голову.

Сознание я потерял не сразу. Падая, я увидел камень, который попал в меня — он катился прямо передо мною. (Это был злой на вид кусок цемента с вкраплениями из мелкой морской гальки.) Я успел повернуть голову, чтобы не упасть носом, успел увидеть, что цепь рудошек остановилась, и кто-то крикнул «Полундра! Пироговку убили!», успел усомниться в этом, но потом всё-таки отключился.

Когда пришёл в себя, увидел прямо рядом с моим лицом два пыльных рыжих сапога, подумал, что это враг и попытался встать. Попытка увенчалась лишь частичным успехом. Когда я оказался на четвереньках, заметил, как тошнотворно раскачиваются вокруг меня строения и колышется земля. Пришлось отправиться к своим на карачках. Рядом неторопливо шагали рыжие сапоги. Потом услышал голос: «Ты гля, пироговка… Ещё ползает…» Я полз дальше. Вдруг меня подхватили подмышки чьи-то руки и поставили вертикально. На меня насмешливо смотрели два узких глаза, расположенных на широкой красной роже, а рожа принадлежала коренастому парню лет семнадцати. «Ты чего не убегал?» – спросил он. В тот момент этот вопрос показался мне слишком сложным, и я ничего не ответил. «Стоять можешь?» — и парень отпустил руки. Я стоял. «Ну, иди.» И я пошёл к своим.

Во дворе из подъезда высунулся один мой приятель: «Ты знаешь, кто тебя поднял?» В тех условиях кадровый состав банды рудошек показался мне совершенно не интересным. Я держал в кулаке свою шишку – громадную, словно ручка для метания моей головы. «Это Алибурхан!» — крикнул мне вслед приятель.

Несколько месяцев спустя, я возвращался домой из центра города. Выпрыгнул из троллейбуса на своей остановке и оказался среди по-боевому настроенной толпы рудошек. Сразу же кто-то неласково вцепился в мой рукав, толпа удовлетворённо загалдела, и раздалось традиционное «А ну, покажь карманы!» Но, перекрывая галдёж, послышался властный голос: «Разойдись!» Толпа сразу же раздалась, и я увидел на скамейке ожидания развалившуюся, почти лежащую фигуру. На переднем плане были всё те же хорошо знакомые мне рыжие сапоги, а на заднем — всё та же красная узкоглазая рожа. Она снисходительно улыбалась. «Иди сюда». Я подошёл. «Ну что, жив? А как голова? Варит?» — «Варит»,- ответил я. «А это твой портрет висит на доске в пятой школе?» — «Мой», — я вспомнил, что там на доске почёта действительно висела моя фотография. «А ты что — отличник?» — «Да»,- нехотя сознался я, понимая, что в такой компании это может сильно осложнить моё положение. – «Это хорошо. Я тоже отличник. Ха-ха-ха-ха-ха……!» — «Ха-ха-ха, гы-гы-гы, го-го-го, хи-хи-хи!» — подобострастно заржала толпа. «Ладно, иди».

Ещё несколько месяцев спустя, мама поручила мне отнести приятельнице довольно крупную сумму денег в качестве возврата долга. Это было недалеко. Но дверь оказалась запертой, никого не было дома. Я решил пока погулять и вернуться позже. Стояла поздняя осень. На мне было пальтишко с вечно оттопыренными накладными карманами. В один из них я и погрузил деньги, замаскировав сверху мятым носовым платком.

Уже стемнело. Завернул за угол и напоролся на толпу рудошек. Встречи с ними всегда были неожиданными. Ожидать их никто бы не стал — убрался бы подальше, пока цел.

«А ну, покажь карманы!» И сразу же чья-то рука решительно полезла в мой карман, где были деньги. Но тут случилось неожиданное: грабитель вдруг отлетел в сторону, будто кто-то отшвырнул нашкодившего кота, и растворился в толпе. На его месте из темноты выступила внушительная фигура Алибурхана. Он показал на меня пальцем и грозно произнёс: «Эттого — не трогать!» Обвел всех тяжёлым взглядом и снова повторил: «Эттого — не трогать! Пошли!» И они пошли куда-то по своим лихим делам, а я остался с мамиными деньгами в кармане и бешено колотившимся от волнения сердцем.

Вскоре рудошкой, видимо, занялась милиция, т.к. они беспокоили не только пацанов, и организованные набеги прекратились. Постепенно забылся и Алибурхан. Я слышал, что он попался на каком-то дерзком преступлении и был арестован. Наверное, сгинул где-то в лагерях. Вот так я и рос, в любимом городе.

Первые друзья, первая драка, первая любовь, первая волна в форштевень, первая рыба… Конечно, Севастополь сам по себе ослепительно красив, но не меньшую роль тут играет его фантастическая энергетика, которую ощущают все, кто туда попал. Иногда кажется, что она чуть ли не отрывает тебя от земли. И я заметил, что это происходит со всеми приезжими. Уже недели через две пребывания в Севастополе приезжий — из любого самого уважаемого города — старается быть севастопольцем, со знанием дела объясняет тем, кто приехал позже, как и куда можно добраться, что посмотреть, где и когда лучше купаться, где дешевле кефаль или камбала-калкан… Где-нибудь в пивной с интересом, но уже без изумления прислушивается к разговору за соседним столиком: «Подходили это мы к ГибрАлтару…» С большой неохотой признаёт, что ещё чего-то здесь не видел… Конечно, вернувшись домой, он снова станет нормальным питерцем или москвичом, но пока он в Севастополе…

Это чувствуют даже местные пацаны. Вообще-то они, как и все другие севастопольцы, народ гостеприимный и дружелюбный. С интересом слушают рассказы приезжих об их городах, вежливо расспрашивают. Но стоит только приезжему проявить «гордыню», стоит только ему повести себя как столичному жителю, попавшему в толпу серых провинциалов, его мгновенно одёргивают: «Стоп, чмур, ты куда приехал? Ты же в Севастополе!» И спесь с приезжего моментально слетает. Помню, у нас в школе была популярна песенка на мотив «Сен-Луи блюза», где, в частности, были такие слова:

Убери свой нос. Дай мне пройти.
Ты видишь, он – на моём пути?
Уйди, сопляк, свой нос утри.
Здесь Севастополь, а не Сен-Луи!

Понятно, что она относилась не только к приезжим из Сен-Луи (Сент-Луиса), пытавшимся пользоваться своими носами как шлагбаумами. (Лично я вообще ни одного такого не встречал.). Она о том, что если ты в Севастополе, то и веди себя по-севастопольски! И все приезжие это понимали и принимали.

Единственным исключением, до сих пор мне непонятным, была Одесса, которую мы любили «на расстоянии». Байки о любом, пусть даже столичном, городе могли запросто высмеять и раскритиковать. Но байки об Одессе… Это была какая-то непонятная, легендарная Шамбала, рангом не ниже Севастополя. Телевидения тогда ещё практически не было, и мы очень много читали. Если кто-нибудь на вопрос «Что ты сейчас читаешь?» отвечал «Ничего», все как-то сконфуженно замолкали, будто выяснялось что-то постыдное и неприличное. Тёмными тёплыми вечерами мы собирались в каком-нибудь любимом месте и рассказывали о прочитанном – о мушкетёрах и Айвенго, Билли Бонсе и Ланселоте, Стеньке Разине и великом Моурави… А один пацан, чуть младше нас, несколько вечеров с упоением рассказывал нам о древних делах какого-то «хитроумного одессита», пока кто-то, заподозрив что-то неладное, не попросил его принести показать эту книжку. Оказалось, что речь в ней шла о хитроумном Одиссее.

«Так чего ты нам голову морочил?» – «А я думал, что это одно и то же.». Ему не накостыляли по шее — ну ошибочка вышла, бывает, но вообще-то эти одесситы… Им действительно приписывались какие-то чуть ли не потусторонние, в принципе непостижимые мотивы. Мы испытывали к Одессе глубокое уважение, к которому подмешивалась какая-то настороженность.

Все слышали о знаменитом одесском рынке (точнее, базаре) Привозе. Однажды кто-то принёс сообщение, что там такой порядок: идешь вдоль одного ряда – там обувь! Какая угодно – но только на одну ногу. А в другом обувном ряду – тоже невероятное разнообразие, но тоже только на одну ногу – другую… Если бы такое было сказано о Москве, или, допустим, Воронеже, все бы весело хохотали, но речь шла об Одессе… Все озадаченно умолкли и долго молчали. Потом разговор постепенно вернулся к теме, предшествовавшей этому шокирующему сообщению, но время от времени кто-нибудь говорил: «А может быть, это они…» и выдавал какую-то гипотезу о порядках на одесском базаре.

Все опять напряжённо умолкали, думали… «Да нет, вряд-ли…» Опять разговор о чём-то постороннем, и опять робкая, неубедительная гипотеза… Возможно, пацаны с нашего двора так до сих пор и пытаются разрешить эту загадку. Это же одесситы – хитроумные гады!..

А ещё бытовало убеждение, что на одесском базаре можно купить прибор для определения погоды. Он представлял собой гладко оструганную палочку около метра длиной. Как им пользоваться? – Просто. Высовываешь в форточку и держишь там с минутку. Потом смотришь: если мокрая – значит дождь, если сухая, то нет. Очень полезное приспособление, особенно для Петербурга, но я так до сих пор и не удосужился его соорудить. Наверное, останавливает какое-то подсознательное убеждение севастопольца, что не всё здесь так просто. Это же одесситы…

В 1961 году мы с моим другом Вовчиком, тоже севастопольцем, но тогда уже ленинградские студенты, решили проехаться от Ленинграда до Севастополя автостопом. Но не напрямую, а параллельно западной границе Советского Союза, и таким образом попали в Одессу. Обычно мы не ночевали в городах, а заблаговременно из них выбирались и спали в палаточке где-нибудь на природе. Но когда попали в Одессу у нас просто крыши поехали. Вокруг звучала упоительная одесская речь — романтика с поэзией! А все эти ланжероны, дерибасовские, фонтаны, пересыпи с молдаванками и дюками… – всё то, о чём мы раньше только пели, теперь разворачивалось прямо перед нашими глазами. Так мы пронаслаждались целый день, но вдруг случилась ночь, а мы — посреди большого города. Выбираться для ночёвки куда-то за город, если не видишь пейзажа, было бы слишком легкомысленно, и мы отправились на вокзал.

Там солидно уселись на лавке и приготовились спокойно кемарить до утра. Уже было приступили, как вдруг к нам подсел какой-то странный тип. Весь в чёрной бороде, с пронзительными глазами, явно ветхозаветно-библейской национальности. И стал нам что-то вдумчиво и проникновенно говорить. Он говорил вроде бы по-русски, но почему-то понять ничего было невозможно. Мы долго слушали, надеясь, что он, наконец, поймёт, что его проповеди до нас не доходят, и найдёт себе новую аудиторию. Но нет — пришлось нам самим встать и найти себе новую лавку для ночёвки. Только уснули – опять он! Нашёл нас. И опять что-то тихо и зловеще говорил и явно пытался влезть нам в души своими чёрными жгучими глазами. Пришлось опять уйти, но он снова нас нашёл…И так повторялось еще пару раз. Наконец, когда он для убедительности достал из голенища длинный нож и детально продемонстрировал его нам, мы поняли, что надо менять тактику. Вышли на площадь, поболтались там, но спать хотелось, и Вовчик решил вернуться в здание вокзала, чтобы всё-таки отыскать какой-нибудь укромный уголок, а я остался снаружи. (Кстати, Вовчику всё-таки удалось отделаться от этого Мафусаила и он спокойно доспал ночь.) А мне что было делать?

А в то время середину привокзальной площади занимала огромная клумба, окружённая плотной живой изгородью из подстриженных кустиков примерно по пояс человеку. Мне удалось сквозь неё просочиться. Там, на клумбе, привалившись к изгороди изнутри и завернувшись в одеяло, я и провёл ночь в крепком и здоровом сне. Правда, проснуться пришлось раньше, чем хотелось бы: меня щедро обработала поливальная машина. Ну и что? Это же Одесса! Мало ли, чего мне хотелось? Одесса сама знает, что и когда ей надо. Очень уважаемый город. Такие вот любимые города, навсегда врезавшиеся в наши души. В нынешнем 2019 году российский Севастополь бурлит и цветёт. Одесса пригнулась под террором бандерлогов. Но я не верю, что это навсегда. Она ещё распрямится. Это же одесситы…