02.10.2019 Валерий Максюта Африка, Гана, Страны

Комментариев: 0

Русские в Гане. Чёрные и белые

Продолжение рассказа о полной приключений командировке в Западную Африку. Начало читайте здесь:
Путешествие из Москвы в Гану. Часть I
Путешествие из Москвы в Гану. Часть II
Путешествие из Москвы в Гану. Часть III. Привыкаем к новой, африканской, жизни

В 1962-м в Гане на девять миллионов населения (сейчас, уже больше 20) приходилось 60 языков. Конечно, многие из них были родственными. Офори утверждал, что каждый «средний» ганец знает языка три из местных, а ганец «выше среднего», как он сам, минимум пять, не считая английского. С таким лингвистическим багажом он может спокойно отправляться в любую часть страны, и его поймут даже в сельской местности, где английский мало кто знал. Я уже упоминал, что у нас в лагере из местных языков господствовал ашанти, но использовались и другие языки.

Соплеменников ганцы узнавали по племенным шрамам на лицах. Правда, этот обычай резко пошел на спад уже в мой «ганский период»: детям эти знаки уже почти не ставили. Мне казалось, что чем меньше цивилизовано племя, тем более жестокими, длинными и глубокими шрамами его представители помечали «своих». На лице Людоеда вообще было вырублено что-то, напоминающее кроссворд из журнала.

Я видел фотографии воинственных ашанти начала ХХ века. Их покрывал действительно устрашающий узор из шрамов. А при мне (в 1962-м) они ограничивались лишь короткой, примерно на сантиметр, горизонтальной черточкой в центре левой щеки. Да и то лишь в сельской местности. Когда к нам приходили наниматься люди с неизвестными племенными шрамами, Буа разбирался с ними очень внимательно, пытаясь выяснить, можно ли с ними как-то общаться. Если у нас уже работали их соплеменники или были люди, которые понимали их язык, то шансы попасть на работу у таких людей были. Но иногда к нам каким-то образом просачивались люди, которых вообще никто не понимал. Они нормально выполняли несложные работы, но с ними часто происходили трагикомические случаи. У выхода из ущелья Буи, где должна была подняться плотина, по ее воображаемой оси через реку натянули толстый створовый трос.

Это был исходный элемент всех дальнейших изыскательских работ. Весь галерейный лес на расстояние до 50 метров от реки, 100 метров вверх и 200 метров вниз от створа был вырублен для защиты от мухи цеце и симулиума. Остались только кое-где торчащие слишком большие деревья. Одно из них стояло совсем рядом с тросом на левом берегу. По мере разворачивания работ оно начало мешать, и Офори приказал его срубить. Ему не терпелось как-то проявиться в реальном деле. Была выделена бригада – человек 15-20 с топорами, и они рубили это дерево несколько дней.

Наконец дерево рухнуло, но не туда, куда хотелось руководившему работами Офори, а прямо в реку на трос, вдавив его в воду больше чем на половину длины. Офори посерел от злости, молча сел в машину и уехал. Трос было необходимо освободить, и этим занялись те же самые рубщики. Они влезали в воду по наклонному стволу и под водой, иногда скрываясь с головой, рубили и пилили ветки. Группы человек по десять часто сменяли друг друга. Однажды я стоял на берегу и смотрел на это копошение. Вдруг одна из торчащих над водой голов отделилась от группы метра на два и стала то нырять, то снова показываться. Никто не обращал на эти странные манипуляции никакого внимания. Время шло. Голова молча занималась своим делом, только показываться стала все реже. Тут один из стоявших рядом со мной негров закричал, прыгнул в воду, ухватился за ныряющую голову и вытащил на берег всего рубщика, уже почти захлебнувшегося.

Все забегали, начали откачивать бедолагу. Я поинтересовался:

— Почему же он не позвал на помощь?
— А… Все равно здесь его никто не понимает.

Знание языка общения с местным населением – величайшее преимущество при жизни за границей. Что бы ни делал русский, где бы ни ходил, ни ездил, он всегда находится в некоем коконе из России. Этот кокон, конечно, защищает, но и сильно мешает понять, что происходит вокруг. Мне в этом смысле было несравненно легче, и если и был вокруг меня кокон, то он наполовину состоял из России, а наполовину из Ганы. За несколько месяцев жизни в Африке я составил неплохое впечатление о ней. Я многое видел, многое замечал. И все же мои суждения были русскими, а я и не хотел, чтобы они были другими. Одно из главнейших впечатлений: Гана – страна женщин. Как ни парадоксально, к этому привели сверхлиберальные для мужчин матримониальные законы. Любому гражданину Ганы предоставлялось право иметь столько жен, сколько он мог обеспечить. Как, чем и насколько «обеспечить», закон не детализировал. Обычно мужчины переоценивали свои возможности, и женам приходилось заботиться о себе самостоятельно, что они и делали весело и энергично.

Пока мужчины валили лес, ковырялись в шахтах, бегали за антилопами по саванне или варили в кондиционированных офисах философский камень по рецептам нкрумаизма-марксизма, женщины заполняли улицы городов и деревень, в большинстве своем занимаясь мелкой и мельчайшей торговлей, и не рассчитывая на мужчин. Мобильные, общительные, способные перенести на голове немыслимый груз и остающиеся при этом улыбчивыми и женственными, легкие на подъем, они разъезжали по стране в грузовиках, приспособленных для перевозки людей и названных в их честь «мамми-лорри».

Длинная облегающая юбка, облегающая блузка с чем-то вроде микро юбки по нижнему краю, ребенок за спиной и таз с товаром на голове – вот боевая экипировка ганских мамми. В таком обмундировании они взбирались по крутым скалам и осыпям на буровые площадки высоко над рекой, улыбались потным, усталым, перегретым мужикам, подзадоривали их шуточками и кокетством, а потом, заработав несколько шиллингов, снова исчезали в зарослях, едва цеплявшихся за крутые склоны — ребенок за спиной, таз на голове – оставив позади себя сытых и улыбающихся мужчин.

Ганские женщины, начиная с едва стоящих на ногах малышек, необычайно чистоплотны. Кажется, все свое свободное время они посвящают купанию – в реке, в пруду, под душем… Во время танцев в толпе женщин можно по запаху изучать ассортимент туалетного мыла в местном магазине. Да и сама Гана воспринималась мною как женщина – знойная и прекрасная, противоречивая и таинственная.

А вот пользовались ли русские женщины успехом у ганцев, сказать трудно. Кроме двух переводчиц, все остальные женщины были с мужьями и в большинстве своем не работали, сидели дома и довольно мало общались с местным мужским населением. И хотя, к примеру, переводчица Люда сразу понравилась Офори, никаких поползновений на более близкие отношения с его стороны не последовало. Нашей Лене повезло больше. В нее отчаянно влюбился один очень немолодой, маленький, тощий, похожий на гриб-сморчок субъект по имени Доку. Он был чем-то вроде учетчика в какой-то из бригад рубщиков, а потом перебрался к гидрологам, чтобы быть поближе к Лене. В ее присутствии он плавился, как свечка, не сводил с нее умильного взгляда, лепетал комплименты. Чтобы произвести впечатление, он рассказал ей, что у него десять жен по всей Гане, но он был бы счастлив иметь Лену одиннадцатой, самой любимой и главной.

Лена рассказала об этом Толе Шуганову, Люде и мне. Между собой мы посмеивались, но отшить Доку Лена не осмеливалась из уважения к его сединам. Однажды проезжий советский геолог подарил Лене маленькую обезьянку, невесть как к нему попавшую, которою он не знал, куда девать. Лена опрометчиво приняла зверька, но очень скоро он ей надоел, и она начала думать, куда бы его деть. Однажды Лена с обезьянкой попалась на глаза влюбленному Доку. Он восхитился, гладил, ворковал обезьянке что-то вроде нашего «уси-пуси»… И доверчивая Лена подарила обезьянку ему. Доку аж прослезился от счастья и тут же пышно нарек зверька Баунти («щедрый дар»). Взяв обезьянку на руки, как ребенка, он унес её домой. А на следующий день съел. Когда Доку рассказал Лене, какой вкусной оказалась Баунти, та сначала не поверила собственным ушам, а когда он повторил, расплакалась и набросилась на него с кулаками, но её удержали.

Сложением и внешностью Лена напоминала эстонскую певицу Анне Вески – у неё было всё, что надо — и, думаю, могла бы одним ударом кулака сверху вниз вбить Доку в землю хотя бы до половины. Но обошлось. А через какое-то время она уже снова соглашалась слушать от Доку тропические комплименты. О, загадочная женская душа!

Я пытался вникнуть в отношения между нкуронфо и аброфо, считая их вопросом профессиональной важности. Колониальный режим в Африке прекратил свое существование лишь за несколько лет до моего приезда.

Все прекрасно помнили английских чиновников и солдат, многие принимали участие в «революции», когда были демонстрации, беспорядки, даже стрельба. Но у меня сложилось впечатление, что уважение к белым глубоко въелось в ганцев, и драматические перемены на него мало повлияли.

Достаточно характерной можно считать такую ситуацию. Где-нибудь в другом городе к твоей машине подходит негр с наглой рожей, становится в вызывающую позу и говорит: «Эй, брони, я хороший бульдозерист. Ты должен взять меня на работу!» Ясно, что это мелкая провокация: так на работу не нанимаются, и если ты отвернешься и уйдешь, он крикнет тебе вслед что-нибудь обидное. Но если спокойно и терпеливо ответишь, что мы, русские, никого не нанимаем, этим занимается ганская сторона, и если он действительно хочет устроиться к нам на работу, ему следует обратиться к мистеру Буа, отношение мгновенно меняется: «Спасибо, сэр, спасибо, Вы очень добры…» И, может быть, через какое-то время вывалится тебе на голову из пыльного бульдозера пыльный негр:

— Здравствуйте, сэр!! Как я рад Вас видеть!!
— Ну здравствуй… А мы что, знакомы?
— Ну конечно!! Помните, в Бамбое я попросился к Вам на работу, и Вы направили меня к мистеру Буа? И он меня принял! Я очень рад! У меня хорошая зарплата! Я стараюсь, сэр! Спасибо!

А в чём была моя заслуга? В цвете кожи, который где-то в толпе привлёк внимание какого-то негра? Я обсудил эти наблюдения с Буа.
— Да, — согласился он, — люди все еще уважают европейцев.
И, смущенно хихикнув, как бы извиняясь за непатриотичное поведение своих соотечественников, добавил: Ведь не смотря ни на что, англичане принесли нам европейскую цивилизацию. Как мы её усвоили, это другой вопрос. А вы знаете, что иногда один африканец может назвать другого словом «broni»? Как вы думаете, в каком случае?
Я удивился:
— Как ругательство, что ли?
— Нет. Совсем наоборот.

Это означает что-то вроде «профессор». То есть человек, который всё умеет или который умеет что-то очень хорошо.

Я рассказал Буа, что, по моим наблюдениям, меня одного в лагере зовут просто «broni», а не «мистер Максюта». Буа улыбнулся и сказал:
— Это тот самый случай. Я рад за вас.

Негритянки, в общем, очень хорошо относились к белым. Отвечали улыбкой на улыбку, кокетничали. Конечно, нередко они видели в белых источник заработка, но далеко не всегда. Если женщина знает английский и с ней можно пообщаться, пошутить, сделать комплимент – почти гарантия, что она в тебя влюбится. Справедливо подмечено, что женщина любит ушами, и, наверное, европейцы умеют на эти уши вешать больше лапши, чем африканцы. Я считал это ценным наблюдением и намеревался поделиться им с нашими мужиками, чтобы зря не волновали местных девочек.

А все-таки хорошо было иметь такую возможность: когда тебе тоскливо и тошно, выйдешь на улицу и улыбнешься первой попавшейся красотке (а ее долго ждать не приходилось!). Она обязательно ответит тебе открытой улыбкой и поплывет дальше танцевальным шагом, стрельнув на траверзе глазами. Можно обернуться и продлить удовольствие, и вполне вероятно, что и она обернется, чтоб посмотреть, не обернулся ли ты, и вы снова обменяетесь улыбками, и ты забудешь о хандре и тоске.

Было приятно и лестно заполучить от негров уважение «бесплатно», только за цвет кожи. Но всем известно, где водится бесплатный сыр, и пока мне не удалось найти правильный баланс в отношениях между нкуронфо и аброфо, пришлось пережить несколько ситуаций, описывать и даже вспоминать которые мне не очень приятно. В самые первые дни моей жизни в Буи, когда мы занимались распаковкой прибывшего оборудования, спустили на воду наши плавсредства, в том числе несколько дюралевых лодок «казанок». Сторожа в ущелье отнеслись к лодкам с большим интересом и постарались оборудовать их в соответствии с местными условиями. Так, они попросили Теда сварить для каждой что-то среднее между метательной абордажной кошкой и якорем. Это был шток из арматурного прутка сантиметров 40 длиной с кольцом на одном конце и четырьмя загнутыми лапами на другом. Он мог использоваться и как якорь, хотя и был легковат, и как средство зацепиться за берег, ветки, топляк и тому подобное.

Река влекла меня к себе безумно, особенно в тех местах, где лес с берегов не был убран. До таких мест легче всего было добраться, просто сплавившись от ущелья вниз на несколько сотен метров. Однажды в выходной я и один студент из Кумаси (к нам должна была приехать на практику целая группа студентов, — он оказался первым) отправились на реку порыбачить. Я взял удочку-донку, и мы поехали к реке. Я планировал посадить его на весла, а самому половить «на дорожку», или ловить, стоя на якоре. Тут выяснилось, что парень не умеет грести по-европейски, — спиной к носу лодки.

Пришлось сесть за весла самому и отказаться от ловли «на дорожку». Мы направились вниз по течению и довольно скоро подошли к месту, где река разделялась на два протока. Правый был широким и практически не отличался от остальной реки, зато левый был узким, темным и глубоким, с нависшими над ним ветвями деревьев и кое-где торчащими из-под воды топляками.

Даже русскому ёжику было бы понятно, что самая Большая Вкусная Рыба живет именно там. Мы стали на якорь у входа в проток и начали ловить. Вода медленно и мощно втекала в проток, как в воронку. Не клевало. Я подумал, что Большая Вкусная Рыба распугала тут всю мелюзгу, а сама живет где-то там, дальше. Мы подняли якорь и переместились по протоку метров на двадцать. Опять клева не было. Снова переместились по течению – тот же результат, и так много раз. Большая Вкусная Рыба нас явно игнорировала. Берегов протока не было видно из-за каких-то нетолстых деревьев, вроде мангровых, которые росли прямо из воды. Вскоре я отметил, что ширина протока сузилась: деревья подступили так близко, что стало трудно грести, а течение усилилось примерно до полутора метров в секунду. Ловля становилась бессмысленной: течение выталкивало тяжелый свинцовый груз и крючки на поверхность. Кроме того, мое внимание привлекал какой-то гул.

Он не походил на шум ветра и стабильно усиливался по мере нашего продвижения вниз по протоку.

— Что это за шум? – спросил я.
— Водопад, — беспечно ответил студент.

И тут я допустил грубейшую ошибку: от неожиданности я испугался, но это естественно. Ошибка была в том, что дал негру увидеть этот испуг.

— Где? – глупо спросил я, еще не веря своим ушам.
— Там, — ответил студент, вцепившись пальцами в борта и не отрывая от моего лица выпученных глаз.
— Что же ты раньше не сказал, сволочь! – последнее слово было на русском.

Студент молчал и только переводил глаза с моего лица туда, куда неслась черная глубокая вода, и обратно. С испугом я справился очень быстро. В конце концов, немедленная опасность нам не угрожала. В худшем случае мы могли бы повиснуть на этих деревцах, похожих на мангры, и висеть, пока нас не хватятся и не найдут, если, конечно, нас раньше не сожрут тысяченожки, пауки и другие насекомые, обитавшие на ветках. Но до необходимости такой позорной капитуляции было ещё далеко. Надо было самостоятельно бороться за спасение собственной шкуры, и этой глупой черной шкуры тоже.

Прежде всего я развернул лодку против течения и начал грести. Но течение было таким сильным, что для хоть какого-то продвижения требовалась просто бешеная работа веслами. К тому же, весла часто ударялись о стволы, и я опасался их сломать при таком темпе. Теперь я больше всего боялся ввергнуть негра в еще большую панику: неизвестно, что он тогда выкинет. А он сидел на корме, на веревке от якоря, и смотрел на меня.

Я уже примерно понимал, как нам выбраться из этой ловушки, но один бы я не справился, нужна была его помощь. Я сказал, чтобы он отвязал веревку и перешел с якорем на нос. Чтобы сохранить силы и не выглядеть паникующим, я зацепился веслом за рогульку на дереве и спокойным голосом сказал, что сейчас передохнем и обдумаем, как нам проще сменить место, если здесь не клюет. Похоже, шуточка дошла до студента, но когда он отвязывал веревку, руки его сильно дрожали, и он путался в петлях. Я подбадривал его, не торопил.

Когда он перешел на нос и закрепил там веревку, я рассказал, что мы будем делать. Он будет кидать якорь вперед, стараясь зацепиться за топляки, развилки деревьев и тому подобное, а потом подтягиваться на веревке. Там, где это невозможно, я буду бешено грести, чтобы приблизиться к месту, где можно зацепиться, а потом – снова его бросок, и так далее. Я напомнил ему, что нам важно выбраться из узкости с сильным течением, а там дело пойдет легче. Так мы и сделали. Работать веслами пришлось очень много. Несколько раз приходилось бросать якорь просто вперед в попытке зацепиться за дно.

Я весь сжимался от волнения, а вдруг он там намертво засядет! Не засел. Наоборот, один раз соскользнул с каменистого дна, и мы потеряли метров 25. Но цепляться якорем за дно было непродуктивно: глубина была большая, а бросить его далеко вперед даже физически сильный негр был не в состоянии. Хорошо, что это был скорее абордажный крюк, чем якорь! Хорошо, что вокруг нас и над головой было полно крепких стволов и ветвей! Когда мы часа через полтора добрались до стоянки лодок, я обратил внимание на свои руки. Казалось, сухожилия на них были наполовину выдернуты. Ладони покрывала липкая жидкость из раздавленных волдырей. Пальцы дрожали, их невозможно было сжать в кулак. И хотя мы вырвались из ловушки, победили, радость как-то не ощущалась, ее перекрывало тяжелое чувство нелепости и неправдоподобности происшедшего. Этот верзила-негр, связавшись с белым, полностью отключил чувство опасности и ответственности. Белый все знает, белый все умеет, белый защитит и за все ответит. Большая честь и большое доверие, но неплохо было бы предупредить белого о таком «делегировании» ответственности по-африкански!

На празднике открытия Центра я познакомился с симпатичной молодой негритянкой по имени Ампонса. После этого я стал часто замечать ее, обычно в компании молодых замужних женщин, мужья которых занимались делами вне лагеря. Такие компании введут себя более сдержанно, чем молодежные, но тоже о чем-то между собой сплетничают, смеются, мечут смущающие взгляды, в том числе и на русских. На вечерах мы несколько раз танцевали, и Ампонсе это явно нравилось. Мне она тоже нравилась – симпатичная, красиво одетая. Я узнал, что она была замужем за главным шофёром экспедиции.

Я не очень понимал, в чем состояла его функция и руководил ли он кем-нибудь, но обычно он водил микроавтобус, который обслуживал ганское начальство и их семьи, когда по каким-то причинам они не хотели пользоваться своими машинами. Возил он и пьяного Офори, если тот не мог попасть ключом в замок своей машины. Он неплохо говорил по-английски, в отличие от Ампонсы. Их сыну было года четыре. Муж Ампонсы часто бывал в разъездах, поэтому она и тусовалась в компании «соломенных вдов». Скоро ее подружки начали отмечать меня как «принадлежащего ей», и если я приглашал на танец не Ампонсу, подшучивали над ней, а она надувала губки.

Мне не очень нравилась популяризация наших отношений, тем более что никаких отношений не было. Ампонса довольно часто смотрела на меня издалека долгим изучающим взглядом, хотя из-за расстояния я не был в этом полностью уверен. В любом случае я не собирался искать на свою задницу приключений такого рода, да еще у всех на виду. Однако однажды, когда я ехал с реки в кабине грузовика, и уже у самого поселка мы обогнали Ампонсу, которая не обратила на нас никакого внимания, шофер Бава, почему-то считавший меня знатоком языка ашанти, сказал:

— Oba-оhо do wu paaaa! (Эта женщина любит тебя тааак!)

Ну, эту-то фразу я понял и подумал: «Чудненько, и Бава в курсе. А кто же еще не знает?» Как-то раз сонным послеобеденным временем я лежал в кровати под включенным потолочным вентилятором и читал. Послышался стук в дверь. «Генка, — подумал я, — и чего ему не спится в такое время?»

— Заходи! – крикнул я, не вставая.

Но никто не вошел. Через некоторое время – опять стук. Что такое? Встал, подошел к двери, спросил, кто там. В ответ — снова молчание. Открыл дверь. На крыльце стояла Ампонса, одетая, как мамми, на голове – таз с фруктами. Я опешил. Она никогда торговлей не занималась.

— Я… ничего не заказывал, — сказал я тупо и хотел уже закрыть дверь, как вдруг из ее глаз потекли обильные, крупные слезы, губы задрожали.

Что мне оставалось? Я схватил ее за руку и втянул в дом. Она поставила таз на пол, уселась на мою кровать и улыбнулась сквозь слезы. В тот день я узнал, что когда ганская женщина выходит на тропу любви, она надевает украшения под одежду. С тех пор Ампонса приходила довольно часто и в светлое, и в темное время. Конечно, с ней было хорошо, но меня не оставляло чувство, что весь лагерь смотрит на нас сквозь дощатые стены. И потом, я не мог с ней ни поговорить, ни пошутить, ни сделать комплимент. Она, похоже, от этого не страдала, а я ощущал ущербность наших отношений.

Вскоре я почти уверился, что ее муж знает о наших встречах. Я много раз замечал, как он издали следил за мной взглядом, а, когда мы оказывались в одной группе людей, он, казалось, хотел мне что-то сказать, но в последнюю секунду передумывал. Конечно, у ганских мужей свои понятия. Обычно им нравилось, когда белые оказывали внимание их женам, но до какой степени это им нравилось и какого рода внимание? Меня не оставляло нервное напряжение, я в любой момент ожидал с его стороны какой-то инициативы.

Что мне было делать в таком случае, я совершенно не представлял. Ампонсу я не любил, потому что не знал о ней ничего. Если бы она перестала ко мне ходить, я бы только вздохнул с облегчением. Однажды я специально узнал у Джозефа нужные слова и объяснил ей, что я устал, что завтра мне рано вставать. Опять слезы… Я стал с осторожностью относиться к стуку в дверь. Хотелось, чтобы меня оставили в покое вообще все. И часто я не отвечал, будто меня нет дома. Раз, когда я не хотел никого видеть, я услышал стук, который показался мне почему-то необычным. Я тихонько подошел к окну, из которого было видно крыльцо. На крыльце стоял муж Ампонсы. Так все-таки что мне было делать? Сказать: «Я люблю вашу жену и готов с вами за нее сражаться?» Чушь собачья! Бить себя в грудь и каяться или оправдываться: «Не виноватый я, она сама пришла!..» Такая же чушь! Я не открыл ему, будто никого нет дома. А часа через два я увидел его и Ампонсу в Центре.

Они мирно разговаривали. Оба посмотрели в мою сторону, но никаких действий не последовало. Я подумал, что, скорее всего, муж вернулся из поездки, не застал жену дома и сразу направился туда, где, по его сведениям, она могла проводить время, то есть ко мне, никого не застал, ушел и где-то ее нашел. Я становился каким-то фактором или мебелью в чьей-то семейной жизни. Театр абсурда. Самюэль Бекетт. Ампонса продолжала навещать меня, как ни в чём не бывало. Расспросить её о нюансах сложившейся ситуации не было никакой возможности.

Подошло время, когда в экспедиции заговорили о предстоящих работах по трассированию линии электропередачи (ЛЭП), и мне пришлось съездить в несколько коротких командировок по населенным пунктам, через которые должна была пройти линия. В этот период мы с Ампонсой довольно долго не виделись, и я начал успокаиваться. Но однажды вечером ко мне подошел парень, которого я смутно знал в лицо, и отрекомендовался братом Ампонсы. Он вежливо сообщил, что его сестра попала в неприятность и если ей не помочь, она родит белого ребенка.

Назвал сумму, необходимую для помощи. Она была немалой, но посильной. Это был хороший удар кувалдой по темечку. Куча мыслей хаотичной толпой пронеслась в голове. Она – замужняя женщина, почему же ребенок должен быть белым? Она имеет сына четырех лет, а замужем уже лет пять! Если не нарожала еще хотя бы троих детей, значит, умеет предохраняться? А если умеет, почему не предохранялась со мной? Опять «белый все знает, белый все умеет, белый защитит, белый за все ответит?» Видя, что я колеблюсь, парень сказал:

— Пойдемте, поговорим с Ампонсой.

Мы пошли. В большой комнате в дальнем ее конце находилось много людей. Все были заняты какими-то своими разговорами, а почти в центре на стуле лицом ко входу сидела грустная и подавленная Ампонса. Все это чем-то напоминало суд. Я спросил, почему она считает, что у нее, замужней женщины, будет белый ребенок. Парень перевел. Ампонса вспыхнула, но за нее ответил брат:

— Она в этом уверена. Если вы сомневаетесь, мы попросим мистера Офори отпустить вас в Кумаси, и там сделают анализ крови для определения отцовства.

Я не знал, возможен ли такой анализ, но само предложение было мощнейшим шантажным ходом. Уже одно обращение к Офори по такому поводу могло поставить крест на моем будущем. Я согласился заплатить. Мелкие командировки продолжались, и я снова на время потерял Ампонсу из виду. Однажды в Венчи Бава остановил машину, и в кабину заскочила Ампонса. Лицо у нее было измученным. Она прижалась ко мне бедром и молчала всю дорогу, а потом сошла где-то в районе рынка, бросив на меня взгляд, полный боли и отчаяния. Мне стало жаль ее. А Бава снова изрек:

— Oba-оhо do wu paaaa!

Через день в Буи ко мне снова пришел ее брат и сказал, что аборт оказался неудачным и снова необходима такая же сумма денег. Я попросил отвести меня к его сестре и лично отдал ей деньги. А еще через несколько дней я случайно встретил его в Буи, и он сказал, что все окончилось благополучно. Я был абсолютно уверен, что теперь Ампонса угомонится, и чувствовал огромное облегчение. Но вскоре она пришла снова. Я был изумлен и раздосадован, но ничего объяснить ей не мог. Просто постарался довести это до нее своим поведением. Мне показалось, что она поняла, так как ушла грустная. А через несколько дней вечером опять стук в дверь. Я выглянул в окно, откуда было видно крыльцо: Ампонса! Ну что с ней делать?! В комнате не было света, и я решил не открывать дверь. А она все стучала и стучала. Потом спустилась под дом и начала стучать в пол. Было еще не поздно. В любую минуту могли показаться мои соседи, а она снова стала стучать в дверь. Тогда я резко распахнул дверь и рявкнул:

— Ko fie! (Иди домой)

Не дожидаясь ответной реакции, я захлопнул дверь.

Я слышал, как она постояла еще на крыльце, а потом спустилась. Больше она не приходила. Я избегал случайных встреч с ней, почти перестал ходить в Центр, но все равно ощущал беспокойство: кто знал, что она или родственники еще могли предпринять? Избавление пришло неожиданно: ее муж был с повышением переведен в Аккру в государственный Транспортный Двор. С ним уехала и Ампонса. На память от неё осталась лишь нитка набедренных бус. Вот такая история приключилась со мной в первые месяцы жизни в Гане.

Я не хочу её здесь анализировать. За прошедшие годы я не раз вспоминал её и пытался дать однозначную оценку той ситуации. Не получилось. На кучу обвинительных аргументов я выдвигал такую же кучу оправдательных. Я думал, стоит ли вообще упоминать о ней в этих записках. Решил, что стоит. Прежде всего, потому, что это – одна из иллюстраций отношений между нкуронфо и аброфо. Затем потому, что она была одним из важных факторов в моей жизни в течение нескольких месяцев и, несомненно, повлияла на мое поведение на всю оставшуюся жизнь, хотя трудно сказать однозначно, как. И, наконец, потому, что я не могу забыть взгляда Ампонсы, когда она выходила из грузовика у венчинского рынка. Эти записки предназначены не только для моих друзей и близких, но и для меня самого. Поэтому я не хочу здесь выглядеть ни лучше, ни хуже, чем я был в 22 года. Что было, то было. И это единственное, чем я сейчас руководствуюсь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Если эта заметка Вам понравилась, поделитесь ею со своими друзьями в социальных сетях: кнопки «Поделиться» располагаются ниже

Связанные с этим материалом заметки:
Путешествие из Москвы в Гану. Часть I
Путешествие из Москвы в Гану. Часть II
Путешествие из Москвы в Гану. Часть III. Привыкаем к новой, африканской, жизни
Первые полгода в Африке
Впереди – далёкий блеск алмазов, а вокруг – весёлая жизнь русских в Африке. Часть 1
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 2. Жизнь и приключения обезьяна Ваньки
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 3. Как же добраться до Сьерра-Леоне?
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 4. Крокодилы, бабуины и мы
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 5. Некоторые тропические неудобства
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 6. Взрыв
Все заметки того же автора