26.03.2019 Валерий Максюта Африка, Гана, Страны
Комментариев: 2
Просмотров: 1487

Первые полгода в Африке

Личные проблемки

Исполнилось полгода моей жизни в Гане. Полгода – не юбилей, но здесь, в Африке, первые полгода казались каким-то этапом. Закончился период лихорадочного освоения местных достопримечательностей, написано немало писем с первыми впечатлениями, часть из которых оказалась верными, а часть – поверхностными, но тоже имеющими право на существование. Все эти полгода ждал писем из Москвы от Риты, и сам писал ей регулярно. Думаю, самые содержательные письма я отправлял именно ей. Но от неё так и не пришло ни одного письма. Я не мог понять, почему: ведь в Москве всё было так хорошо…

Но, как бы то ни было, факт оставался фактом: Рите я был не нужен. Было бы лучше, если бы она прямо об этом написала – скорее бы излечился от этой привязанности, а так все произошло как-то ирреально, вроде деления на ноль. Примерно в этот полугодовой «юбилей» моей африканской жизни я написал ей последнее письмо. Оно было довольно горьким, я назвал её там глупой девчонкой и сказал, что отныне от неё освобождаюсь. В то же время я написал обрывки стихотворения «Последнее письмо», которые собрал в одно целое совсем недавно:

Последнее письмо

У меня сегодня рот подковкой,
У меня сегодня юбилей:
От тебя, моей любви московской,
Писем нет сто восемьдесят дней.

Писем нет – ничто в душе не дрогнет,
Дней, событий, стрессов круговерть…
От дождей и хины только глохнут,
А твое молчанье мне – как смерть.

То, о чём и думать я боялся,
Начинаю ясно понимать:
По Москве, Бамбою и Кумаси
Нам с тобою вместе не гулять.

Нам с тобой вдвоём шалаш не строить,
Между нами – два десятка стран,
Над тобой февраль метелью воет,
Надо мной – горячий харматтан.

Здесь – мой дом, я не чужой, я – званный,
На английском ночью вижу сны.
От Аккры до северной саванны
Мне с обочин машут пацаны.

Пусть не лечь на травку, не разуться,
Пусть болты с дюймовою резьбой,
Пусть кровавый дьявол Сасабунсам
По ночам выходит на разбой…

Здесь другой расклад, здесь выше планки,
Африканский гриф – не соловей,
А по лужам бродят негритянки,
Задирая юбки до бровей.

В ресторане, в мини-рубашонке,
Где гибискус огненный цветет,
Улыбаясь, черная девчонка
Мне стаканчик виски принесет.

А потом мы с ней хайлайф отмочим,
Так, чтоб небу стало горячо.
И она, когда оркестр закончит,
Ткнется рожицей в мое плечо.

Пусть начальник хмурится тревожно,
Пусть друзья вздыхают глубоко,
Как с тобой все тяжело и сложно!
Как мне с ней свободно и легко!

У меня и Ганы все в порядке.
В буше по ночам слоны трубят.
Одолел недавно лихорадку,
Значит, одолею и тебя.

И не у разбитого корыта,
А в начале нового пути
Я скажу: Душа моя открыта,
Выходи. А Гане: Заходи!…

Пожары и харматтан

Стояла сильная жара. Многие деревья даже сбросили листву, не способные выдержать огненный напор солнечных лучей. Резко понизилась влажность воздуха. Вокруг лагеря горела саванна. Ничего необычного в этом не было: она горела в сухой сезон каждый год, и ходили разные мнения, даже среди ганцев, о причинах пожаров. Большинство считало, что саванну поджигают крестьяне намеренно, чтобы освободить площади под поля и заодно удобрить их. Непонятно только, почему она горела за десятки километров от деревень, – там, где полей никогда не было. Пожары носились по саванне фронтами.

Их хорошо было видно на восточных, обращенных к нам склонах холмов Банда – таких крутых, что огненные фронты были видны нам, как на картах генерального штаба, вывешенных на стену для демонстрации главнокомандующему. Под ударами ветра из фронтов вырывались стрелы как бы планируемых направлений наступления: огонь летел по верхушкам травы и самым сухим листьям, и такие стрелы сначала казались прозрачными и как бы воображаемыми.

Но буквально в считанные минуты они заполнялись ослепительным буйством атакующего огня, во все стороны летели искры, горящие ветки; треск слышался за сотни метров. Фронты то мягко изгибались, как арабская вязь, то изламывались и пересекались, как буквы еврейского алфавита.

Нам эти пожары не угрожали: лагерь был обнесен канавами и расчищенными от растительности зонами, но мы с замиранием сердца наблюдали за грозным зрелищем, как когда-то выпивохи у царя Валтасара смотрели на огненные слова, появившиеся на стене. Я заметил, что фронты могли проходить по одному и тому же месту несколько раз: видимо, из-за резкого падения влажности воздуха сначала высыхали только кончики травы и веток – они и горели, питая фронты своим пламенем, а оставшиеся ещё сырыми части растений кипели и выпаривали влагу в адской атмосфере только что прошедшего пожара и какое-то время спустя уже снова могли подцепить пламя, и так несколько раз.

В лагере появилось много непрошенных гостей, спасавшихся от огня. Каждый день негры убивали змей. Некоторые экземпляры они показывали нам. Особенно впечатляющей была габонская гадюка (габоника или сонная змея). Яд этой змеи удачно сочетает свойства ядов гадюк и кобр. Яд гадюк разрушает кровь и сосуды на уровне капилляров, ведет к быстро растущим гематомам, к распуханию укушенного места, разложению повреждённых тканей, вторичной интоксикации… Яд кобр действует на нервы и ведет к параличу, в том числе дыхания и сердца. Асси сказал мне, что у габоники за один раз можно получить примерно 180 г яда, так что укус такой змеи оставляет жертве примерно 20 минут на обдумывание и изложение завещания. К этим ужастикам я относился довольно скептически. Трудно было представить человека, который дал бы укусившей его габонике возможность впрыснуть в ранки весь запас ее яда. Ясно, что он сорвал бы её и постарался принять какие-нибудь меры. Если, конечно, это было возможно.

Говорят, у сонной змеи есть ещё одна милая особенность – глубокий сон, который не способны потревожить шаги приближающегося человека. Если на неё наступают, она кусает, не просыпаясь, и продолжает спокойно спать или, проснувшись, неторопливо размышляет, стоит ли ей уползать или пусть лучше уползает жертва, если она ещё способна двигаться. Спящая габоника по пропорциям напоминает слизняка – толстое бревно с характерным гадючьим рисунком на теле. Мы много раз давили таких змей колёсами на ночных дорогах, куда они выползают, чтобы погреться накопленным за день теплом. Та убитая габоника, которую нам показали негры, в подвешенном за хвост состоянии вытянулась чуть ли не на два метра.

Запомнилась ещё одна удивительная картина, связанная со змеями. Вдоль улиц лагеря тянулись дренажные канавы, имевшие в поперечном сечении форму трапеции. В некоторых местах через них были переброшены какие-то металлические прутья, вроде арматурных, толщиной с мизинец человека и длиной метра полтора. Однажды я видел, как какая-то зелёная змея переползала канаву по такому пруту – не обвив его, а извиваясь поверху! Змея в самом толстом месте была значительно толще прута, и удержаться на нём она могла бы либо имея на брюшке какие-то присоски (как на пальцах у геккончиков), либо обладая просто сверхъестественным чувством равновесия. Я не помню, чтобы какие-нибудь змеи имели на брюшке присоски, но читал о поразительном чувстве равновесия у некоторых древесных змей, например, у зелёной мамбы – очень агрессивной змеи с ядом, как у кобры.

Конечно, змеи в лагере представляли реальную угрозу, но было жалко, что они гибли здесь в таком количестве. За все мои пешие походы по саванне я не видел столько змей, сколько в Буи во время пожаров. Обычно они заблаговременно уступают дорогу, и их вообще не видно. Может быть, пожары в саванне и помогают чему-то, но вредят, пожалуй, ещё больше: сколько гнезд, ящериц, мелких зверушек должно гибнуть в огне!

Пожары отшумели вокруг нас примерно за неделю, но когда они ушли, стало ощущаться ещё одно непривычное явление – харматтан. Во время пожаров нас донимал летающий пепел, который был повсюду: в документах, в кроватях, в стакане пива… Он впивался в наши вечерние белые рубахи так, что отстирать его было практически невозможно. И вот дым рассеялся, пепел куда-то исчез, но с небом происходило что-то странное. Оно было совершенно безоблачным, но не голубым, а охристым с чуть красноватым отливом. Это на очень большой высоте летели из Сахары за тысячи километров почти микроскопические песчинки – отголоски пыльных ураганов великой пустыни.

На уровне земной поверхности харматтан не ощущался как ветер. Напротив, царил полный штиль. Солнце нещадно палило сквозь это странное небо, равнины оцепенели под его кинжальными лучами, и только деревья танцевали бешеный твист в жарком мареве. Теодолиты отказывались видеть рейки на привычном расстоянии: пришлось укорачивать длину ходов, и производительность топографов резко упала. Тед Бжезинский изощрялся в изобретении и конструировании дополнительных воздушных фильтров для дизельных генераторов электростанции. Пересыхали носы и глотки. Краснели глаза. Всё время тянуло полоскать зубы: не то что на них скрипел песок (его можно было бы выплюнуть!) – скрипело непонятно что и очень противно. Если возвращаешься домой после нескольких дней отсутствия, не лезь в кровать, предварительно не перетряхнув всё белье, не прикасайся к поверхности стола – рука сразу станет красной, а если по неосторожности положишь на неё хлеб, то потом придется аккуратно срезать слой, если не хочешь опять ощущать на зубах что-то скрипящее.

Далёкий блеск алмазов

Однажды в воскресенье утром я проснулся, включил потолочный фен и лёг спать. Это было самое приятное воскресное развлечение. Второй раз проснулся от жары. Фен гнал мне на спину поток горячего воздуха, отчего казалось, что кожа превратилась в пересохший картон и может лопнуть или сломаться при любом движении. Я встал, умылся. Есть не хотелось. Тем более, у Томсона. Я тихонько, но внятно постучал по стенке между моей и Генкиной квартирой. Ответа не было: видимо, он еще отбивался от жары и спал. Решил пойти к Теду Бжезинскому. Он жил с женой Надей и шестилетним сыном совсем рядом, и у него был кондиционер. Дверь открыла Надя – миловидная, улыбчивая женщина, по уши влюблённая в Теда. Она провела меня в холл, где работал кондиционер. Его мощности не хватало на всю комнату, и целиком в прохладном воздухе находился лишь тот, кто сидит, а стоявшие имели холодный низ и горячий верх (от уровня чуть выше пояса). Я, естественно, сразу сел и стал ждать Теда. Он вышел со своим обычным выражением на лице – насмешливо-скептического отношения ко всему миру, – сел и указал мне подбородком на холодильник, который стоял рядом с моим креслом. Я достал из него две бутылки ледяного пива и с удовольствием пронаблюдал, как их поверхность на глазах покрывается инеем. Выпили. Я сказал:
– Да… Становится скучно. Вроде всё вокруг уже видели.
Тед воздержался от комментария. А я продолжал:
– Я вот только на вершинах холмов не был.

Некоторые холмы из цепи Банда очень притягивали своим неприступным видом: вроде затерянных миров Конан Дойля. Конечно, они не были неприступными, но склоны их были настолько крутыми, что лезть на них в такую жару добровольно не очень хотелось. Я планировал это сделать когда-нибудь попозже, в более прохладный сезон. Но недавно один ганец рассказал мне кое-что любопытное, и я мог бы и пересмотреть свои планы. Он сказал, что на одном из холмов (он показал, на каком) обитает джуджу. (Этим словом ганцы называют все сверхъестественное, воплощенное в ком-то или в чем-то. Но чаще всего – это некий демон-хранитель – места, народа, реки, озера и т.п.). Обычно джуджу требует жертв или подарков за хорошее отношение и не любит чужаков. Тот джуджу, который обитает на холме, покровительствует этой местности, и жители Банды приносят ему золото в подарок. За многие годы золота там накопилось огромное количество. Только увидеть его может не всякий, а лишь тот, кто идет с подарками или вообще с добрыми намерениями.
– А ты с чем пойдешь? – насмешливо спросил Тед.

Он умел обескуражить кого угодно. Я начал на ходу сочинять, как можно обмануть бдительного джуджу, но запутался и умолк. А Тед смотрел на меня с жалостью и удовлетворением от того, что его теория – весь мир состоит из одних недоумков – в очередной раз подтвердилась. Вдруг Тед сказал:
– Да чепуха всё это, а вот я знаю кое-что о действительном кладе.
– Где?
– Где-то в этих местах.

Я смотрел на него с большим недоверием. Я мог бы ожидать услышать такое от Толи Котикова, Скибы, наконец, от Генки, но от этого скептика-профессионала… Он молчал и смотрел в пространство, потягивая пиво.
– Ну, давай, говори, раз начал.

Он ещё немного помучил меня молчанием, а потом выдал такую историю, что она лишила меня покоя на несколько месяцев. Я задал много уточняющих вопросов. Он отвечал на них, подумав несколько секунд – столько, сколько надо было, чтобы вспомнить, но никак не сочинить. Я задавал вопросы по разным моментам рассказа вразнобой: в конце, в начале, в середине… Ответы складывались в логическое целое и не противоречили друг другу. Я и позже много раз подходил к нему с вопросами, заставлял повторять то, что он уже рассказывал, но так и не смог его поймать на противоречиях. К нашему разговору прислушивалась Надя. Я спросил у неё:
– А ты об этом знала?
– Знала, но в общих чертах. О подробностях никто не спрашивал.
– И ты не спрашивала?
– А зачем? Мы жили в Москве, а то – какая-то Африка…

А теперь Африка была за окном, дрожащая в жарком мареве харматтана, таинственная и захватывающая. Я попробую изложить рассказ Теда не так, как услышал его в то позднее утро, когда я пил у него пиво, стараясь не высовывать головы из холодного, кондиционированного воздуха, а со всеми уточнениями, которые я из него в конце концов вытянул.

Шла вторая половина пятидесятых годов. На юго-западе Москвы кипела гигантская стройка. Возводились высотные корпуса Университета, строились огромные дома на магистралях, ведущих к центру. Холмистую местность надо было выравнивать. Требовалось огромное количество щебёнки. Кто-то открыл, что крошка и бой старинных кирпичей прекрасно прессуются и надёжно держат колоссальный вес новых домов. Начали взрывать старые, заброшенные и осквернённые церкви и монастыри, убивая сразу двух зайцев – очищали землю русскую от язв прошлого и добывали ценную щебёнку. Оказалось, что наши предки здорово склеивали кирпичи, но сами кирпичи от взрывов рассыпались на кусочки просто идеальных размеров.

Тед в это время работал шофёром самосвала и учился в вечернем институте, за что слыл среди своих товарищей крупным учёным. Однажды его бригаду отправили куда-то на запад от Москвы, где в глуши, в стороне от смоленской дороги доживал последние часы старинный монастырь. Его церкви и жилые корпуса уже были продырявлены шпурами и нашпигованы взрывчаткой. Грамотно организованный взрыв за секунды превратил бесполезные церкви и палаты в ценный строительный материал. Только башня колокольни почему-то сопротивлялась. Она оказалась не кирпичной, а каменной. Это должно было дать менее ценный и однородный материал, но ломать, так ломать!

В первую ездку Тед увёз красивую кирпичную щебёнку, а башня стояла. Пока его не было, организовали новый взрыв, разместив заряд в более глубоком шпуре на уровне земли. Но и этот взрыв только вырвал часть стены, образовав отверстие в какой-то подвал. Когда гарь и газы достаточно рассеялись, в подвал через пролом ринулись заинтересованные рабочие.

Пол подвала оказался песчаным, и располагался он почти на уровне земной поверхности. Сводчатый потолок был очень низким, и ходить в помещении можно было только сильно согнувшись. Другого входа в подвал не было. На полу валялась какая-то истлевшая рвань, а в одной из ниш в стене нашли позеленевший медный цилиндр сантиметров семидесяти длиной и более десяти сантиметров в диаметре. Больше ничего не было. При осмотре цилиндра нашли разъём, залепленный смолой. Цилиндр был лёгким и хотя напоминал гильзу от снаряда, рабочие рискнули отодрать смолу и разнять его на две неравные части. Внутри был свёрнутый в трубку хорошо сохранившийся большой лист бумаги. Его осторожно извлекли. На внутренней стороне была какая-то рисованная карта, а на наружной – плотный рукописный текст. От долгого контакта текст кое-где отпечатался на карте, а линии карты – на тексте. Язык был иностранным, и рабочие решили показать карту многознающему Теду. Тот сгреб её без разговоров, сказал, что разберётся, полазил по подвалу, ничего не нашёл и уехал с полным кузовом щебёнки в Москву. Там на досуге он с приятелем, который учился в военном училище, попытался перевести текст. Текст был на английском, оба интересовались этим языком, но чужой почерк понять было очень трудно, и тут словари ничем не могли помочь. В конце концов все-таки большую часть перевели. Текст оказался чем-то вроде прощального и покаянного письма лекаря наполеоновской армии, британца по происхождению, католика, который служил в отряде, состоявшем из поляков. Он был болен. Стояла осень, наполеоновская армия начала покидать Москву, и он знал, что похода не вынесет.

В 1808 году он служил священником и лекарем в гарнизоне одного из прибрежных английских фортов в Западной Африке. Однажды к форту подошёл американский корабль и высадил белого в сопровождении чернокожего раба, который знал языки местных племён. Багаж американца состоял из продовольствия и землеройных инструментов. Он быстро нанял немногочисленную группу носильщиков и ушёл вглубь материка. Примерно месяц о нём ничего не было слышно, а затем из отдалённой прибрежной деревни прибежал негр и сказал, что к ним пришёл весь израненный и больной белый человек и просит о помощи. Когда лекарь и его проводник добрались туда, белый уже умер от гангрены. Из вещей у него была только сумка, откуда негры растащили всё, кроме бумаг. Среди бумаг были записные книжки с адресами и нарисованная от руки карта. На ней был виден участок побережья с фортом и довольно большой прилегающий район материка. В углу была врезка с картой более крупного масштаба. На ней было болото с островками. На один из них указывала стрелка, и была надпись «каменный остров, пещера, столько-то алмазов грудой». Вместо «столько-то» у меня, там стояло число и единица измерения, но об этом позже. Лекарь спросил, не было ли ещё чего-нибудь, но негры темнили (вероятно, украли оружие или деньги) и отдали только с десяток тяжёлых камешков, которыми играли дети. Они оказались конкрециями с вплавленными в них алмазами.

Тело американца погребли около форта по христианскому обряду, а священник (он же лекарь) написал несколько писем о его смерти по разным обнаруженным при нём адресам. Но ни в одном не упомянул о том, что при покойнике находились алмазы и карта. Вскоре он покинул колонию, но намеревался вернуться туда и воспользоваться картой, с которой нигде не расставался. Однако судьба занесла его в Россию, где перед лицом скорой и неотвратимой смерти он каялся в том, что обокрал покойника и, возможно, его близких. Вот такую карту принес Тед из растерзанного подмосковного монастыря. Эта карта была у него в Москве.

Пока я сидел, ошеломлённый услышанным, Тед рассказал, что у него есть ещё один интересный документ: патентная заявка на вечный двигатель. Его отец – Авицент – чудовищный зануда и аккуратист, работал в Центральном патентном бюро, и Тед уговорил его притащить этот документ домой: всё равно он бы сгинул в архивах. Это было занятно, и в другой раз я бы с удовольствием выпытал у него подробности, но сейчас меня занимало совершенно другое.
– Так сколько там было алмазов?
– Больше четырехсот килограммов, по его оценкам.
– И что, количество прямо указывалось в килограммах?
– Нет. В других единицах. Не помню, в каких, но мы нашли их в энциклопедии и перевели в килограммы.
– Но это же невероятно: такого количества нет, наверное, во всех хранилищах мира, вместе взятых!
– Наверное. Но я вот что думаю. Этот лекарь говорит о кусочках породы с вкраплёнными в неё алмазами. Вероятнее всего, в пещере находились не чистые алмазы, а такие кусочки породы. Их вес он и оценил на глаз.

Это показалось мне более правдоподобным. Позже у геологов я выяснил, какой примерно процент объема алмазных конкреций, добываемых из кимберлитовых трубок, составляют сами алмазы. Ответ был: в очень богатых конкрециях – процентов до 5, то есть одна двадцатая. Значит, чистых алмазов в пещере не могло быть больше 20 килограммов – это предел. Скорее, в 2-3 раза меньше. Но всё равно цифры потрясали.

Карта была выполнена от руки, и на ней не было координатной сетки, то есть это был скорее план большой территории, чем собственно карта, но на ней был кусок береговой линии и форт, местоположение которого можно было бы установить по каким-нибудь историческим источникам. Сам Тед его названия не помнил, да и не пытался запомнить: оно ему ни о чем не говорило, и прочитать его на карте можно было бы в любой момент. Только карта была в Москве.

В скором времени Тед должен был отправиться в отпуск в Россию и обещал привезти карту. Но меня уже затрясла лихорадка кладоискательства. Это был рецидив детской болезни, когда я, после «Острова сокровищ», «Золотого жука», «Тома Сойера» и т.п. просто бредил кладами, картами с крестиком, таинственными невнятными описаниями мест, где спрятан клад… Я даже сам рисовал такие карты и делал надписи придуманными мною буквами. Похоже, иммунитет после такой болезни не вырабатывается.

И я пытался выяснить хоть что-нибудь ещё до появления здесь карты, чтобы, по возможности, подготовиться к практическим действиям. Прежде всего надо было выяснить, не имея названия форта, о какой местности могла идти речь. Где вообще какое-то племя могло (природа позволяла) собрать такое количество алмазоносных конкреций, и не находил ли кто за последние полтора столетия такой клад. Я помнил, что на школьной карте полезных ископаемых Африки на территории Золотого Берега (колониальное название Ганы) стоял значок «алмазы», но карта была слишком мелкомасштабной, чтобы определить, где именно в Гане их находили. Промышленная их добыча была очень незначительной.

Обратился к нашим геологам, но оказалось, что они – геологи другого рода — инженеры-геологи, а не геологи-поисковики. Наши геологи исследовали район будущего затопления, фильтрационные свойства пород будущего дна водохранилища, искали только близлежащие залежи стройматериалов и т.п. Экспедиция геологов-поисковиков базировалась в административном центре Северных Территорий городе Тамале. Я стал искать туда командировку, но выяснилось, что в принципе поездка туда могла когда-нибудь понадобиться, но не сейчас и не в предвидимом будущем. Я мог бы не трепыхаться и спокойно ждать, пока Тед привезет из Москвы карту с названием форта, а потом найти о нём сведения, допустим, в библиотеке Кумаси, куда я наверняка должен был попасть через несколько месяцев, когда начнём трассировать линию электропередачи. Но мне не сиделось. Даже после всех «перекрестных расспросов» Теда, в которых мне ни разу не удалось поймать его на каких бы то ни было неувязках, у меня не было полной уверенности в правдивости его рассказа. Да что там, не было, пожалуй, и семидесятипроцентной уверенности: уж очень шокирующими были все эти совпадения и географические броски. Но на этом этапе жизни в Гане мне нужен был какой-то стержень, какой-то «драйв» – мощный и красивый (с точки зрения моей собственной жизненной эстетики), чтобы не замкнуться на подсчете прожитых дней и отложенных денег, чтобы не видеть в Африке только жару да скрипящую на зубах пыль. Я догадывался, что мне интересны были не столько алмазы, сколько их поиск, и этот поиск я уже начал.

Я узнал, что тамалинские геологи рыскали по всей стране группами по 2-3 человека и что в Буи наверняка кто-нибудь из них приедет. Оставалось только ждать, а ждать пришлось недолго. Однажды под вечер на улицах Буи появился советский джип. В нем было четверо. Все покрытые красной пылью, самоуверенные и лихие. Один из них сидел на коленях у другого. Это был рыжий мартых со скорбными миндалевидными глазами, но тоже лихой и самоуверенный. Так поселилась среди нас группа геологов с Северных Территорий – ребята знающие, объясняющиеся по-английски, самодостаточные. Мартыха звали Ванька. Один из приезжих геологов, кстати, из Питера, звался Виктором Ванькинпапой. Кто-то из наших геологов оказался приятелем одного из них по студенческим годам. Сразу отыскались общие знакомые. Мы сидели на террасе Общественного Центра за сдвинутыми столами, и все сразу перезнакомились. Посыпались названия: Ангара, Енисей, Колыма, Мали, Гвинея… Ванька чинно сидел на коленях у папы и благосклонно принимал знаки внимания от новых знакомых. Все поздоровались с ним за руку, и он каждого наградил чем-то средним между улыбкой и широким зевком.

Они поселились в одном из пустовавших бунгало, а столовались там, где и наши холостяки – у Томсона в Центре. Хорошенько познакомившись с ними, я начал выпытывать у них разные сведения об алмазах. Оказалось, что в Гане изредка находят крупные ювелирные алмазы хорошего качества, но не в породе, а в чистом виде, причём не где-нибудь, а именно в Чёрной Вольте, в мелком гравии, залежи которого тянулись по тальвегу её русла в наших местах. До поездки в Гану геологи хорошо изучили данные о Западной Африке, и мой вопрос, где могут находить алмазы, вплавленные в куски породы, их не озадачил. Они немного поспорили между собой и, наконец, сошлись во мнениях, что вероятнее всего такое возможно в Сьерра-Леоне.

От наших мест до Сьерра-Леоне по прямой было примерно 1200 километров. Тут можно было бы и поставить точку, но я подошел к делу с другой стороны: это гораздо ближе, чем от Москвы! Не коньяк пах клопами, а клопы – коньяком! Я увидел перед собой две задачи. Одна – побочная, не имеющая прямого отношения к кладу, о котором рассказал Тед, другая – магистральная. Побочная задача состояла в том, чтобы поискать алмазы прямо у нас на створе. Был какой-то период, когда на всех фронтах работы шли своим чередом, до результатов было ещё далеко, и мне делать было почти нечего, как и другим переводчикам. Люда и Лена кокетничали в кондиционированном офисе. Я тоже мог бы найти себе временную синекуру где-нибудь в лагере, но предпочёл выезжать на створ с буровиками, чем даже доставлял некое удовольствие начальству. Но ездил я туда не ради этого.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Если эта заметка Вам понравилась, поделитесь ею со своими друзьями в социальных сетях: кнопки «Поделиться» располагаются ниже

Связанные с этим материалом заметки:
Обеды на африканских дорогах-1. Рыба по-гански
Обеды на африканских дорогах-2. Кенке и банку
Обеды на африканских дорогах-3. Пюре из слоновьих ушей
Гана. В затопленных джунглях
Обыкновенная поездка русских по Африке
Впереди – далёкий блеск алмазов, а вокруг – весёлая жизнь русских в Африке. Часть 1
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 2. Жизнь и приключения обезьяна Ваньки
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 3. Как же добраться до Сьерра-Леоне?
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 4. Крокодилы, бабуины и мы
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 5. Некоторые тропические неудобства
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 6. Взрыв
Весёлая жизнь русских в Африке. Часть 6. Взрыв
Все заметки того же автора

Полезные ссылки:

Купить авиабилеты по выгодной цене
Купить билеты на поезда для поездок по Европе
Надёжно и выгодно забронировать отель или апартаменты по всему миру
Заказать трансфер на такси из аэропорта или от ж/д вокзала до отеля (и обратно)
Заранее забронировать экскурсии в более чем 600 городах мира
Оформить онлайн страховой полис путешественника

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

  • Анна Кривова

    27.03.201909:25

    Удивительный рассказ, - в нём, помимо образов и смыслов, - запахи, звуки, тактильные ощущения...всё живое! Но завершается он "на самом интересном месте" - с нетерпением ждём продолжения!
    1. Валерий Максюта

      05.04.201917:28

      Автор: Анна Кривова
      Удивительный рассказ, - в нём, помимо образов и смыслов, - запахи, звуки, тактильные ощущения...всё живое! Но завершается он "на самом интересном месте" - с нетерпением ждём продолжения!
      Будет!